Наследники Скорби - Страница 100

100

— Так что делать будем? — негромко спросил Новик. Он был в Стае Звана уже много лет, и за эти годы заслужил славу ровного нравом и мудрого суждениями мужчины.

— Я не верю Серому, — вдруг глухо отозвался Дивен. — Злобы в нем много. И рожа больно хитрая.

— Мне он тоже не по сердцу, — отозвался эхом Мирег. — Чего дети туда с его волчонком подались?

— Потому и подались, что дети, — ответил Ставр. — А то ты себя не помнишь…

— Я-то помню. Но они сроду из Пещер не бегали. А тут как пришел этот псеныш, так и… Да еще вспомни, Серый на стены не кидался, когда паренек его к Хранителям отошел.

— Он ему не кровный был, — пояснил Ставр.

— То-то и оно… — Лицо Дивена дрогнуло.

Зван помолчал, а потом произнес:

— Допрежь Охотников в этой стороне и впрямь не бывало. Вот что скажу. Веры Серому и у меня нет. Но и против него ничто не говорит. Я отвечу ему согласием. Пусть приводит Стаю. Пещеры большие. А с бодливой коровы лучше глаз не спускать.

— Как бы беды не накликали, — сказал Новик. — Видел я их Осененных. Упаси Хранители темной ночью в лесу встретиться.

— Нет у нас выбора, — покачал головой Зван. — Он— зверина мстительная. Это я уже понял. Покажем со двора— точно беду приманим. Мы не зверье, нам с места ныне сняться— гибель верная. Надо глядеть за ним. Я не дам согласия охотиться вместе. Но к себе мы их пустим. Они ведь просят приютить Стаю, а не вожаков. Поглядим, есть ли там кто в ясном разуме. Такие как Серый долго не живут.

Мужчины переглянулись.

Дивен медленно поднял голову:

— Если это он на детей Охотника вывел…

— Охолонись. Мы того наверняка не знаем. Нам теперь думать надо, как баб и ребятишек спасать, как выжить, как кормить их…

— Да? И как же? — вспылил Мирег. — Мы по тройке в седмицу уходим, чтобы Стаю окормлять. А если эти тут приживутся, так и знай— приведут облаву! Где волки— там смерть! Пойдут рвать окрестные деревни, никакая Черта не убережет!

— Не пойдут, — с тихой грозой в голосе сказал Зван. — Чай, мы тут не девки красные. Сумеем за себя постоять. Серый в эти пещеры и на шаг не войдет, пока обо всем не условимся. Вожак слово нарушить не может, иначе собственная Стая его же и загрызет.

Снова поднял голову Дивен:

— Узнаю, что он…

— Сам убью, коли узнаю. — Зван поднялся на ноги. — Глядите во все глаза. И ищите среди волков его тех, в ком людское осталось. В них нам, случись что, поддержка будет.

76

Тамир лежал на лавке, будто покойник — вытянувшись во весь рост, с восковым застывшим лицом. Однако грудь едва заметно поднималась и опускалась. Жив.

Сутки уже миновали, но колдун не открывал глаз и лучше ему не становилось. Лесана вспоминала, как безо всякого стыда раздевала его, стаскивая сырую грязную одежду, как протирала влажной тряпицей, пропуская через пальцы Дар. Сила просачивалась сквозь его кожу, но та все одно оставалась холодной, как у лягушки.

И что делать, девушка не знала. Прикладывалась ухом к едва вздымающейся груди, слушала слабо бьющееся сердце и понять не могла — то ли спит Тамир, то ли умирает. Он не метался в бреду, ничего не слышал. Только серебристые линии змеились по телу. Лесана обводила их пальцами, не понимая, что это.

— Мама, погляди…

— Что, доченька? Что глядеть? — Млада всматривалась, но… ничего не видела. — Отдохнула бы ты. Сама вся белая.

— Отдохну.

И девушка снова прикладывала узкие ладони к груди колдуна, и снова с пальцев струилось бледное сияние.

— Покушай хоть… — подходила мать, подносила миску теплых щей, гладила по голове.

Дочь не понимала сперва, с чего вдруг нежности столько в Младе, до сей поры глядевшей чаще с осуждением, нежели с лаской? Потом вспомнила — и сообразила.

Всю памятную ночь тряслись жители Невежи по погребам, за дверями, закрытыми на засовы, заставленными лавками и бадьями. Затыкали руками уши, баюкали испуганных детей и с холодеющим сердцем слушали несущийся с улицы рык и вой. Сдюжат ли двое обережников против целой Стаи? Девка-вой! Ну как погибнет? Что делать тогда, где искать спасения следующей ночью? Ой, натерпелись…

А поутру вышли и ахнули от увиденного. Распластанные в грязи волколачьи туши, грязная и уставшая Лесана с обагренным кровью мечом, стрелы, то тут, то там торчащие из земли и заборов, взрытая могучими лапами земля…

Лишь теперь перестали соотчичи мерить дочь Юрдона на обычную девичью мерку. Поняли и впервые поглядели не с любопытством, не с осуждением, а с почтением и благодарностью.

И когда она — грязная и уставшая — сухо отдавала команды мужикам, бабы испуганно жались к заборам, во все глаза глядя на дохлых волков. До полудня люди гнули хребты, скользя в грязи и лужах, выносили оборотневы туши прочь из веси. Осененного со стрелой в затылке Лесана для верности оплела наузом, чтоб в посмертии не вздумал подняться.

За околицей вырыли ямину, свалили туда поганых тварин, закидали землей и камнями. А потом еще кольев осиновых вбили. Толку в том не было никакого — все одно не подымутся, но Лесана не стала об этом говорить — раз уж так людям спокойнее, пускай тешатся. Ее заботой был Тамир да еще пленник, сидящий в родительской клети и наделавший переполоха в доме, когда Лесана о нем рассказала.

— У нас? В клети? — испуганно хлопал глазами отец.

— Он не вырвется, не бойтесь. Просто двери не открывайте.

Они и не открывали. Даже из дому в ту сторону не ходили. А уж как Невежь гудела от такого известия… Млада же с Юрдоном были хотя и испуганные, однако такие гордые, словно сами поймали мерзавца.

100