Наследники Скорби - Страница 30

— Бегите! Бегите!!!

Дети бросились врассыпную. На полатях громко и истошно закричал Радош. Мать подумала— не упал бы! — и в этот миг Сдевой отшвырнул от себя ее жалкое оружие и кинулся вперед, погребая под собой жертву, вонзаясь острыми зубами в шею.

Мир закрутился. Слада вцепилась руками мужчине в волосы, силясь оторвать от себя, вывернуться. Почувствовала, как кровь заливает грудь.

В этот миг громко ударилась о бревенчатую стену дверь, и обезумевшего Сдевоя поволокло прочь с задыхающейся хозяйки дома.

Зажимая рукой хлещущую кровью рану, Слада попыталась подняться, хотя перед глазами все плыло. Чьи-то прохладные ладони легли на грудь. С трудом женщина узнала Дивена и запоздало расплакалась. По его пальцам сбегали искры зеленого света, боль отступала, но женщина все никак не могла успокоиться— пережитый ужас заставлял трястись и захлебываться рыданьями. На полатях голосил во все горло перепуганный Радош. Орал самозабвенно, пока отец не снял его и не прижал к себе. С кричащим сыном на руках Дивен обернулся к стоящему в дверях Звану.

— Ты говорил, здесь ни Охотников, ни Каженника…

Мужчина задумчиво смотрел на распростертое бездыханное тело. Вопрос вывел его из оцепенения, и Зван перевел взгляд на Сладиного мужа.

— Скаженных не было ни разу. Этот— первый взбесился… Дела…

Он не договорил, кто-то толкнул в спину, и в избу влетела Ива, белая от ужаса. Она рухнула на колени возле убитого и дрожащей ладонью тронула бородатую щеку.

— Сдевой…

Женщина заплакала.

— Дети целы… — хрипло сказала ей Слада. — Успели выбежать.

Ива закрыла лицо руками и скорчилась на полу, рядом с мужем. Тяжкое горе мешало дышать. А ведь думала— спаслись. Думала— заживут спокойно.

Слада кое-как встала на слабые ноги, цепляясь за руку мужа. От раны на шее не осталось следа, но в ушах шумело, голова кружилась и сознание путалось. В глубине души зарождалась глухая ярость. Хотелось бежать куда глаза глядят, хотелось убивать, хотелось содрать с себя кожу, хотелось умереть. Дивен повернулся, заглянул ей в глаза.

— Ляг.

Она послушно вытянулась на лавке. Муж укусил себя за ладонь и сжал кулак. В рот Сладе полилась густая пряная кровь. Глоток, другой, третий. Гнев, ярость и голод отступают, рассудок больше не путается. Хранители Пресветлые, как она ненавидела себя в эти мгновения! Полу-тварь, полу-зверь, мечтающая стать человеком и не способная им быть без человеческой крови. Или без крови таких, как ее муж. Что ж за долю они унаследовали скорбную?

25

— Свет ты мой ясный…

Донатос распахнул глаза и застыл: на него смотрели два темных омута с призрачными искрами в глубине. Колдун стремительно падал в эти омуты, не в силах сделать вдох, не видя ничего вокруг. Дыхание перехватило. Откуда-то издалека донеслось:

— Свет ты мой ясный…

И сердце будто стиснули раскаленными клещами.

На миг показалось, будто не человек глядит — не просматривалось во взгляде разума. Бездонный он и темный был, как болотное оконце — бочаг. Глядишь — и ничего не видишь, кроме маслянистой, отражающей тебя черноты.

Однако колдун сморгнул, и морок развеялся. Перед онемевшим от удивления обережником стояла невысокая девушка с безумными очами. Чудная. С кудлатой взлохмаченной головой. Спутанные волосы свисали до поясницы, а на длинные пряди были подвешены бусины, узкие полоски ткани, разноцветные нитки, перышки… Рубаху блаженной словно слепой шил — заплата на заплате, одна пестрее другой — прорехи починены криво, неумело. На ногах же красовались стоптанные лыковые башмаки.

Словом, скаженная. Но безбоязненная. Страха перед незнакомым мужиком с мертвой жутью в глазах в ней не было. Уж что-что, а ужас крефф как зверь чуял. Однако девка не пугалась. Жила в ней бьющая через край радость, которая искрами переливалась в зрачках. И вот от этого беспричинного веселья колдуна перекосило. Показалось — насмехается дура, поэтому, грубо стиснув тощее плечо, крефф спросил:

— Ты чья?

— А ничья… — ласково ответила девушка, жадно вглядываясь ему в лицо. — Никого не осталось. Все сгибли. Одна я, как ты. Одна-одинешенька, родненький…

Он взъярился:

— Какой я тебе "родненький", дура? Пошла вон! — и оттолкнул.

Девушка упала на каменные плиты и, захлебываясь, залопотала, глядя на креффа снизу вверх:

— Как же не родненький? Ни у тебя, ни у меня никого в свете белом нет, значит, сама судьба нам вместе быть велела, — сделала она нехитрый вывод и поднялась на ноги. — Ведь еле нашла тебя. Что ж ты сотворил с собой? Сердце высушил, душу надорвал…

И блаженная, сморгнув слезы, застившие глаза, сострадательно провела ладонью по лицу мужчины.

— Я теперь всегда рядом буду, не дам тебе маяться.

Крефф перехватил руку девушки за запястье и отшвырнул от себя:

— Была б в светлом уме — весь дух бы вышиб… — прошипел колдун и пошел прочь от дурковатой.

Та заволновалась, бросилась следом, причитая:

— Ой, свет мой ясный, не серчай! Почто гонишь? Я же худа не сделаю! — она забегала вперед, заглядывала мужчине в глаза, видать, и вправду думала, что он испугался от нее какого-то лиха. — Я тебя не обижу…

Донатос остановился. Посмотрел на девку. Совладал с приливом жгучей ярости и ровно спросил:

— Как звать тебя?

— Светлой! — обрадовалась дура, приглаживая лохмы. — Светлой меня звать, радость моя.

Наузник помолчал, а потом раздельно, так, чтобы до припадочной дошло, сказал: