Наследники Скорби - Страница 56

И Майрико вытянулась на обгорелом бревне. Дарина поднялась, с ужасом зажимая рот ладонью. Сердце у нее рвалось к детям в Вестимцы. Душа болела за сельчан, бродивших по пепелищу. Но ум понимал — обережница права. Путь им один — в Цитадель. Да дойдут ли? Заступница их вон без памяти лежит, уж и путаться стала, забыла, что Гостяй с пробитой головой в бреду мечется. Как поведет их?

— Эй! Будивой! — махнула Дарина соседу, стоящему напротив сгоревшего дома. — Созывай, кто в уме! В путь собираться надо. Сороку сыскать, ежели не сгорела, лошадь в телегу запрячь.

Здоровый мужик посмотрел на нее пустым взглядом, но потом сморгнул и кивнул.

…Сорока, слава Хранителям, не сгорела. Птице привязали на лапку две серых нитки и отправили с молитвой в небо. Вестница унеслась, только ее и видели.

С Гостяева подворья, по счастью сгоревшего не до пепелища, взяли крепкую надежную телегу, мяса с ледника, крупы, лука. Прихватили насколько топоров, кожаные полотнища — укрыть телегу на ночь, да оделись во что нашли. С грехом пополам собрались. К телеге привязали чудом уцелевшую козу.

Так и тронулись: заплаканные, усталые, жалкие, пропахшие дымом, одетые кто в рубахи с чужого плеча, а кто и вовсе в куски холстины. Всего их собралось восемнадцать человек. Пятеро баб, трое мужиков да десять ребятишек, ревущих без умолку.

Будивой устроил бесчувственную Майрико в телеге на куске овчины рядом со старостой. Люди смотрели на обережницу с опаской и страхом — не помрет ли в пути? Хотели было ослушаться — отправиться к ближайшей деревне, но не посмели — до ночи туда таким ходом все одно не добраться.

Целительница очнулась к вечеру от злой перебранки:

— Нахлестать ей по щекам! Солнце к закату вон идет!

— Только тронь! Лишь посмей руку вскинуть! Совсем очумел? Она за тебя кровь лила, а ты ее по щекам хлестать вздумал?

— Чего там у вас? — сипло спросила Майрико у Дарины, которая загораживала ее собой от разгорячившегося Будивоя.

— Смеркается уже, — виновато объяснил испуганный мужик. — На ночлег становиться надо. А ты спишь…

Лекарка села, с трудом понимая, чего от нее хотят. Оглядела жалкую кучку людей и вздохнула. Привычно дернула из-за пояса нож, полоснула себя по ладони…

Когда она осенила всех резами, очертила и заперла круг, в тело вновь возвратились мелкая дрожь и озноб. Дарина уложила обережницу поближе к огню, укрыла овчиной, принесла в миске отвара из брусничного листа. Заставила выпить. Майрико покорно глотала, понимая — ей это не поможет. О Клесхе не думалось. И о Дарине, как о сопернице — тоже. Была она обычной для нее. Просто женщиной. Изможденной, напуганной, жалостливой.

Поэтому целительница позволила заботиться о себе. А еще потому, что о ней уже много-много лет никто не заботился. Дарина устроилась с ней под одной шкурой. И, как почувствовала, что занемогшая зябнет — прижалась всем телом, в попытке согреть. Колдунья была ледяная…

Наутро Майрико кое-как смогла проснуться и даже встать на ноги. Женщины хлопотали у костра — бледные, перепуганные… Видать, до свету тряслись, не спали. Впервой им — ночевать под открытым небом. А может, и упыри с родного печища вдоль круга топтались.

За ночь, как оказалось, расхворались сразу несколько ребятишек. И теперь метались в бреду и горячке. Лекарка едва не оборот хлопотала вокруг них, наводя отвары, налагая руки… Дар лился нехотя. Даже не лился, сочился едва-едва. И от усилий, с которыми приходилось его будить, кружилась голова.

Когда трое ребятишек перестали пылать, Майрико снова едва стояла на ногах. Но теперь в телеге, вместе с Гостяем, лежали истомленные дети. Туда же посадили и молодуху, накануне подвернувшую ногу.

Жаль, на козе нельзя верхом ехать, вон как трусит. Самая из них из всех живехонькая. Майрико побрела рядом с повозкой, крепко держась за бортик.

— На отдых останавливаться не будем, — сказал она. — Пойдем до сумерек.

— Ведь не дойдешь… — прошептала Дарина, поддерживающая ее за плечи. — Не дойдешь.

— Ежели остановимся, то уже и не встану, — честно ответила целительница, с трудом переставляя ноги.

— Давай в телегу, потеснятся…

— Нет. Тренька падет. Устала она, сама едва тащится. Лошади лишимся — точно не доведу вас.

После полудня Майрико уложили в телегу. Лекарка споткнулась и уже не смогла встать на ноги. Она что-то бессвязно шептала, приказывая Дарине куда-то идти, кого-то звать, а потом замолчала и словно окоченела. И губы начали синеть.

Маленький отряд едва двигался: еле ковыляла с березовым костылем обезножевшая Нелюба, дети тоже устали и висли на руках у взрослых, лошадь, не привыкшая таскать груженые телеги, брела, с трудом переставляя ноги…

Когда над лесом начали сгущаться сумерки, люди с облегчением остановились на ночлег. За день пути они так устали, оголодали и измучились, что теперь их не страшили даже Ходящие. Ну, умрут. Ну и что?

— Майрико… — тихо звала Дарина. — Майрико…

Думала, не очнется. Но нет, длинные ресницы затрепетали, поползли вверх. Бессмысленный взгляд скользнул по лицу склонившейся женщины.

— Ночь? — едва слышно спросила целительница.

— Ночь.

— Подними меня.

Вдвоем с Будивоем они держали ее за плечи, когда обережница обходила их маленький ночлег по кругу, тянула ножом черту, выдавливала с изрезанной руки кровь, бормотала слова заговора. Потом мужчина на руках отнес ее к костру — туда, где уже настелили лежанку.

Дарина пристроила голову лекарки у себя на коленях и смотрела полными слез глазами на тонкое бледное лицо, черты которого медленно, но неумолимо менялись, становясь резче, острее, безжизненнее.